Главная » 2014 » Август » 17 » Скачать Красное студенчество в начале 1920-х гг.. Андреев, Дмитрий Анатольевич бесплатно
10:01 PM
Скачать Красное студенчество в начале 1920-х гг.. Андреев, Дмитрий Анатольевич бесплатно
"Красное студенчество" в начале 1920-х гг.
Диссертация
Автор: Андреев, Дмитрий Анатольевич
Название: "Красное студенчество" в начале 1920-х гг.
Справка: Андреев, Дмитрий Анатольевич. "Красное студенчество" в начале 1920-х гг. : диссертация кандидата исторических наук : 07.00.02 / Андреев Дмитрий Анатольевич; [Место защиты: С.-Петерб. ин-т истории РАН] Санкт-Петербург, 2007 187 c. : 61 07-7/1039
Объем: 187 стр.
Информация: Санкт-Петербург, 2007
Содержание:
1 Введение З
Глава
I «Красное студенчество» как идеологема: эволюция 1921-1924 гг
11 Биографические критерии приписывания к «красному студенчеству» С
12 Новые нормы студенческой жизни: мифологизация быта и канонизация физического труда
13 Нормативные образцы новедения «красного студенчества» в вузе
14 Материальные привилегии «красного студенчества»
15 Чистки вузов и рабфаков
16 «Красный студент» в заявлениях учащихся 63 71 82 93 С
Глава
II Методы формирования «красного студенчества»
21 Истоки реформирования высшей школы и идеологемы «красное студенчество» С
22 «Смычка», производственная практика, «бригадно-лабораторный метод»: новые составляющие учебного нроцесса
23 Политизация высших учебных заведений
Заключение
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Введение:
Советское студенчество 1920-х годов часто становилось объектом исторических исследований. Они касались различных проблем: политической борьбы внутри вузов, повседневно-бытовых аспектов жизни учащихся, государственной политики в области высщего образования. Тем не менее, вопросы создания идеологемы «красное студенчество» и её анализ, её реализация на практике и особенности использования студентами этой идеологемы для общения с властями не были предметами детального изучения. Следует сразу отметить, что под идеологемой «красное студенчество» имеется в виду употребляемое в начале 1920-х годов в советской прессе, публицистике и, отчасти, в эмигрантской литературе, в выступлениях большевистских лидеров, в докумептах высшей школы словосочетание, имеющее идеологический оттенок. Оно включало в себя набор качеств, образцов поведения, речи, даже определенные этапы биографии. Соответствие этому пропагандистскому образцу позволяло студентам идентифицировать себя с «красным студенчеством», что было не только выгодно в изучаемый нами период, но иногда даже необходимо. Монополия на средства печати позволила большевикам беспрепятственно создавать эту пропагандистскую модель на страницах журналов и различных публицистических сборников. Этот новый образ должен был помочь отделить «своих» от «чужих», чётко указать цели, стоящие перед «красным студенчеством», и, в конце концов, способствовать формированию «нового человека» в стенах высщей школы. Отсюда детальная проработка этой модели. В ней были учтены внешний облик, речь, биография, цели обучения и т.д. Это был идеологический образ, поскольку он не столько был отражением практики реально существующих студентов, сколько устанавливал те нормы, которым они должны были соответствовать. Идеологема также помогала упрочить конформистские стратегии: следуя всем нормативным указаниям, можно было успещно приписать себя к «красному студенчеству». В 1922 году Н.И.Бухарин указывал, что «революция не успела выработать свои нормы и правила поведения». Ближайшими задачами властей он видел создание и «культивирование» подобных норм. Пропа- Бухарин И.И. Коммунистическое воспитание молодёжи в условиях НЭП. Доклад на V Всероссийском съезде РКСМ, 13 сентября 1922 г. Екатеринбург, 1923. 18. Бухарин НИ. Коммунистическое воспитание молодёжи 37. 3 гандистская модель «красного студента» была частным случаем реализации этих замыслов. Следует также отметить, что выдвинутый нами в заглавии термин «красное студенчество» является лишь одним из тех, которые употреблялись в советских текстах первой половины 1920-х годов. Использовались также такие словосочетания, как «новое студенчество», «пролетарское студенчество», реже «рабочее студенчество». Но различные модификации термина ещё не означали, что ему приписывалось различное содержание.Все они были названиями пропагандистской модели «нового человека», создаваемого в стенах советской высшей школы. Исследование этих аспектов позволит отойти от традиционной парадигмы изучения политической истории вузов и студенчества и детально проанализировать опыт создания в стенах высшей школы «лаборатории» для идеологической «перековки» людей по заранее разработанным образцам, а также рассмотреть проблему восприятия, использования и особенности трактовки пропагандируемых нормативных образцов студентами. Наиболее часто историки обращались к изучению трех проблем: 1) политическая борьба в вузах в 1920-е годы; 2) история советской государственной политики в области высшей школы;"* 3) история отдельных вузов, представляющие собой хронологию «жизни» того или иного высшего учебного заведения, зачастую с использованием штампов о политической борьбе в первые годы советской власти. Исследования политической борьбы в вузах касались, в основном, двух сюжетов: 1) противостояние «красного» («нового») студенчества «буржуазному» («старому», «белому» и т.д.) в п.п. 1920-х годов; 2) борьба со студентами-троцкистами, сторонниками Зиновьева во второй половине 1920-х годов. Особенность этих работ Лейкии А.Я. Против ложных друзей молодежи (Из истории борьбы КПСС с буржуазными и мелкобуржуазными партиями за молодежь 1917 1924 гг.). М., 1980; Шмелев А. Борьба РКП(б) против троцкизма за студенческую молодежь (1923 1924) Борьба ленинской партии против оппортунизма. Л., 1980; Федюкин А. Великий Октябрь и интеллигенция. Из истории вовлечения старой интеллигенции в строительство социализма. Л., 1972 и др. Купайгородская А.П. Высшая школа Ленинграда (1917 1925). Л., 1984; Чанбарисов Ш.Х. Формирование советской университетской системы (1917 1938гг.). Уфа, 1973; Платова Е.Э. Жизнь студенчества России в переходную эпоху. 1917-1927 гг. СПб., 2001; Пропп О.В. Высшая школа Урала в условиях нэпа; оныт взаимоотношений (1921-1925гг.) Автореферат на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Екатеринбург. 2002. См., например, Павловский ЕЛ. Военно-медицинская академия Красной армии имени Кирова за 140 лет (1798-1938). Л., 1940; Ленинградский университет за годы советской власти (1917-1947). Л., 1948; Мавродии В.В. История Ленинградского университета (1819-1969). Л, 1969; Ленинградский государственный педагогический институт им. Л.И.Герцена. Сборник, посвященный тридцатилетней деятельности института. Л., 1948; Ленинградский горный институт за годы Советской власти. Л.,1971, и др. 4 была в том, что, несмотря на использование в них богатого фактического материала, критерия деления студенчества, предложенные ими, были aмopфнзl: «свои», «красные» и «чужие», «белоподкладочники». Они соответствовали скорее идеологическому канону большевиков, а не реальному делению внутри студенчества тех лет. Показательно отношение к вузовским чисткам первой половины 1920-х годов, которые рассматривались исключительно как мера в политической борьбе с «белоподкладочниками» (миф, развенчанный канадским исследователем П.Конечным). Критерием для оценки успешности внутривузовской борьбы становятся цифровые данные официальных отчётов о количестве партийного студенчества и учащихся выходцев из рабочих и крестьянских семей. Вопрос об основаниях, на которых учащихся приписывали к этим социальным категориям, в этих исследованиях не ставился. Среди работ, посвященных государственной политике в области высшей школы, следует выделить монографию А.П. Купайгородской. В этой книге на материалах Петрограда-Ленинграда воссоздана подробная картина государственных преобразований в области высшей школы, показаны механизмы распределения стинендий и других форм материального довольствия, нриведена статистику увеличения среди студентов числа лиц выходцев из «рабоче-крестьянской» среды, раскрыты изменения в учебном нроцессе. Следует отметить одну существенную особенность большинства перечисленных выше работ, которые в различной степени касались вонросов возникновения «красного студенчества». Преимущественно авторами этих исследований рассматривались количественные характеристики «красного студенчества»: увеличение процента «студентов-пролетариев» в высшей школе, вплоть до окопчательного «завоевания» ими вузовских аудиторий. Основным критерием для определения «красного студента» было его происхождение из рабочей или крестьянской среды. Детализация характеристик «красного студента» слушателями рабочих факультетов и учащимися вузов первой половины 1920-х годов при этом отходила на второй план. Данные о количественном увеличении числа «студентов-пролетариев» авторы этих работ брали, в основном, из отчетов администраций вузов. Вместе с тем, неточность Купайгородская А.П. Высшая школа Ленинграда 1 9 1 7 1925). Л., 1984. 5 цифр и неопределеппость пекоторых социальных категорий студентов (таких как, например, «мешане», «дети купеческого звания», «прочие» и др.) в официальных докумептах высших учебных заведений отмечает в своем исследовании А.П. Купайгородская. Следует также отметить, что в докторской диссертации А.П.Кунайгородская затрагивает дискуссию среди партийной верхушки по поводу «пролетаризации» высшей школы. В частности, она анализирует спор между Н.К.Крупской и заместителем наркома просвещения В.Н.Яковлевой, опубликованный на страницах газеты «Правда». Новые источники позволяют отойти от упрощённого нредставления о нолитической борьбе внутри вузов и реформировании высшей школы в первой половине 1920-х годов. Более того, если обратиться к результатам вузовских «чисток» первой половины 1920-х годов, то видно, что среди отчисленных студентов имелись выходцы из «рабочих» и «бедных крестьянских» семей. Из протоколов заседаний комиссий, занимавшихся «чистками» высших учебных заведений, отчетливо видно, что этих студентов часто отчисляли как «чуждых элементов». «Пролетарское» происхождение, следовательно, не давало еще полного права отнести себя к группе «красных студентов». Кроме того, материалы студенческой прессы первой половины 1920-х годов ноказывают, что одного социального происхождения было мало для приписывания себя к «студенту-пролетарию», помимо этого требовалось обладание так называемым «пролетарским сознанием». В 1990-е годы появились работы, которые, помимо государственной нолитики в области высшего образования, касались вопросов студенческого быта и повседневной жизни. Примером такой работы может служить монография петербургского историка Е.Э. Платовой о студенчестве в 1917 1927 гг. На основании данных социологических опросов н исследований 1920-х годов (которые сами должны быть, прежде всего, предметом исследования и требуют уточнения), автор рассматривает тенденции роста и снижения бюджетов вузов, студенческих стипендий в разных регионах, платы за обучения, количество студентов, имеющих льготы на проезд в городском транспорте и т.д. Это не вызывает сколько-нибудь серьёзных возражений. Купайгородская А.П. Высшая школа Ленинграда 129-130, 150-151. Купайгородская А.П. Советская высшая школа в 1917 1927 гг. Диссертация на соискание ученой степени доктора исторических наук. Л., 1990. 238-239. [Архив СПб ИИ РАН. Фонд диссертаций. Д. 228.] но тот же метод Е.Э.Платова применяет для изучения повседпевной жизни учащихся. В итоге мы нолучаем таблицы, показывающие «бюджет времени» «среднего» студента 1920-х годов (сколько времени тратили на сон, учебу, еду и работу), процентное соотношение здоровых и больных студентов, процент «пролетариев» в составе студенчества. Последнее вызывает особое возражение, поскольку историком не ставиться вопрос о том, кого в высшей школе первой половины 1920-х гг. считали «пролетарием». В ряде работ советского (и постсоветского) периодов отразилась дискуссия о проценте «рабочих и крестьян» в составе студенчества, тенденциях его роста, роли в этом рабочих факультетов, однако одной из первых, кто затронул вопрос о сушности «классовых» статусов в первые годы советской власти, была американская исследовательница Ш.Фитцпатрик. Она подробно описала стратегии приписывания себя к классу. Ш.Фитцпатрик подчеркивает, что существовало множество «поведенческих стратегий, направленных на то, чтобы избежать классового клейма». Так, например, «если кулак покидал свою деревню или священник прекращал носить рясу и становился учителем, то кто, кроме их старых знакомых, мог знать о том, что они отмечены клеймом классовой принадлежности». Зажиточный крестьянин, опасаясь зачисления себя в класс «кулаков», мог наняться на работу к другому крестьянину, становясь, таким образом, «бедняком». Студенты для успешного прохождения «чисток» и поступления в вуз (в условиях «классовости» приема 1920-х гг.) также использовали стратегии самоприписывания к классу. Это могло быть публичным отказом от «буржуазных» родителей или усыновлением студента родственниками с более выгодной социальной идентичностью.* Таким образом, дискуссия о проценте пролетариев в высшей школе теряет смысл, поскольку, как показывают исследования Ш.Фитцпатрик, стать «пролетарием» мог тот, кто овладел «пролетарской стратегией» и смог «приписать» себе «рабочую» идентичность. "Платова Е.Э. Жизнь студенчества России в переходную эпоху 1917- 1927. СПб., 2001. 0umiinampuK Ш. «Приписывание к классу» как система социальпой идентификации Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Советский период. Самара, 2001. 174 207; Fitzpatrick Sheila The Problem of Class Identify in NEP Society Russia in The Era of NEP: Explorations in Soviet Society and Culture. Bloomington and Indianapolis: Indiana University Press. 1991. P. 12 33. ФитцпатрикШ. «Приписывание к классу» как система социальной идентификации 186. Там же. 185. Fitzpatrick Sheila. The Problem of Class Identify in NEP Society P. 25. Fitzpatrick Sheila. The Problem of Class Identify in NEP Society P. 26. 7 другим направлением является изучение т.н. «советской субъективности». Здесь следует выделить работы И.Халфина, в которых исследуются, в частности, студенческие автобиографии (составление которых было обязательно для вступления в партию через университетскую партийную ячейку) периода НЭПа. Они, как показывает И.Халфин, выполнены по определенным законам неких письменно незафиксированных, но активно используемых жанров. Автор воссоздает структуру этих студенческих биографий: студент описывал свой путь из «тьмы» (например, от «мелкобуржуазного» или «мещанского» сознания) к «свету» (к «нролетарскому» сознанию), кульминацией которого было «обращение» (conversion) к коммунизму. Он должен был пройти своеобразный ритуал отречения от «старых» ценностей, затем «очиститься» и нринять «новую веру». Особенности этого ритуала, как показывает И.Халфип, напоминают религиозный ритуал принятия новой веры. Здесь чувствуется влияние работ на исследователя работ Н.Бердяева о «русском коммунизме». И.Халфин отмечает, что социальное происхождение студента играло пе основную роль при его вступлении в партию, но оно определяло жанр, в котором должна было быть исполнена его автобиография. Вследствие этого, например, студент из интеллигенции мог доказать свою приверженность советской власти и быть нринятым в партию, тогда как студент из рабочего класса вполне мог потерпеть неудачу в обосновании своей «пролетарской» идентичности. Не меньший интерес представляют работы канадского исследователя Н.Конечного о петроградском (ленинградском) студенчестве."" Автор изучает такие вонросы, как представления коммунистической партии об идеальных стандартах социального и политического управления студентами в 1920-30-е годы, особенности нового быта (на примере Мытнинского общежития Ленинградского государственного университета), проблемы взаимоотношений между студентами, аномальное поведение (особое внимание автор уделяет феномену «хулиганства») и «антисоветские» атрибуты в студенческой среде, реакция студентов на широкую программу Halfin I. Terror in My Soul: Communist Autobiographies On Trial. London, 2003; Halfin I. From Darknes To Light: Student Communist Autobiography During NEP Jahrbucher fur Geschichte Osteneuropas 45 (1997). P. 210-236. Konecny P. Chaos of Campus: The 1924 Student Proverka in Leningrad Europe-Asia Studies. 1994. Vol. XLVI. 4. P. 617 635; Konecny P. Revolution and Rebellion: Students in Soviet Institutes of Higher Education, 1921-1928 Canadian Journal of History. 1992. December. P. 451 473; Library Hooligans and Others: Law, Order, and Student Culture in Leningrad, 1924-38 Journal of Social History. Fall 96. Vol. 30. Issue 1. P. 97-128; Konecny P. Builders and Deserters: Students, State, and Community in Leningrad, 1917-1941. Montreal: McGill-Queens University Press, 1999. 8 социальной инженерии в высшей школе. Изучая крупнейшую студенческую чистку 1920-х гг. (чистка 1924 года), автор приходит к выводу об ее хаотичном характере, что нривело к восстановлению в вузах большого количества отчисленных студентов уже к концу июня 1924 года. Здесь интересен отход от утвердившегося в историографии понимания студенческих чисток исключительно как политических мероприятий, направленных на исключение из вузов «чуждых элементов». П.Конечный показывает, что признание ценности «социалистических достоинств» в студенческом сообшестве было достигнуто одновременно через насилие и использование стимулов и поошрений. Воспитательные мероприятия и политические репрессии сочетались с предоставлением «оппортунистам» социального статуса и обеспечением их профессиональной карьеры, которые являлись механизмами социализации в советской системе. Таким образом, его исследования позволяют отойти от широко распространенной точки зрения о жесткой политической борьбе студенчества внутри вузов. Более того, П.Конечный поднимают вопрос о степени приспособления так называемого «старого» студенчества к новым нормам и ценностям студенческой жизни. Следует также отметить монографию краснодарского историка А.Ю.Рожкова, в которой автор попытался исследовать целый ряд проблем, относящихся к студенчеству 1920-х гг. Среди них государственная политика в области высшей школы, чистки 1920-х гг., взаимоотношения «старого» и «нового» студенчества и характеристика этих типов студента, бюджет времени, быт и одежда, материальное обеспечение и питание, досуг и развлечения. Эта работа обладает как рядом достоинств, так и рядом недостатков. Во-первых, надо подчеркнуть, что работа основана на целом комплексе источников (архивы, пресса, публицистика, воспоминания). Многие из архивных источников автор вводит в оборот впервые. Попытка исследователя охватить широкий круг проблем, однако, привела к песколько поверхностной работе с этими весьма интересными источниками. Так, например, при рассмотрении вопросов гигиены, питания, жилья и половой жизни А.Ю.Рожков часто приводит социологические Рожков А.Ю. В кругу сверстников. Жизненный мир молодого человека в советской России 1920-х годов. Кн. 1-2. Краснодар, 2002. 9 данные Д.И. Ласа, «подкрепляя» их цитатами из студенческих воспоминаний. Автором не учитывается тот факт, что социологическое исследование Д.И.Ласса касается исключительно одесского студенчества в 1928 году (а не всего российского студенчества 1920-х годов). К тому же, воспоминания и нресса (один из основных источников книги А.Ю.Рожкова) не подвергаются сколько-нибудь критическому анализу как исторические источники, и нередко используются автором как «наглядные нримеры» к его теоретическим суждениям. Наиболее спорной представляется третья